Про­чи­тай­те при­ве­ден­ный ниже фраг­мент тек­ста и вы­пол­ни­те за­да­ние.

За ужи­ном раз­го­ва­ри­ва­ли мало. Осо­бен­но Ба­за­ров почти ни­че­го не го­во­рил, но ел много. Ни­ко­лай Пет­ро­вич рас­ска­зы­вал раз­ные слу­чаи из своей, как он вы­ра­жал­ся фер­мер­ской жизни, тол­ко­вал о пред­сто­я­щих пра­ви­тель­ствен­ных мерах, о ко­ми­те­тах, о де­пу­та­тах, о не­об­хо­ди­мо­сти за­во­дить ма­ши­ны и т. д. Павел Пет­ро­вич мед­лен­но по­ха­жи­вал взад и впе­ред по сто­ло­вой (он ни­ко­гда не ужи­нал), из­ред­ка от­хле­бы­вая из рюмки, на­пол­нен­ной крас­ным вином, и еще реже про­из­но­ся какое-⁠ни­будь за­ме­ча­ние или ско­рее вос­кли­ца­ние, вроде «а! эге! гм!». Ар­ка­дий со­об­щил не­сколь­ко пе­тер­бург­ских но­во­стей, но он ощу­щал не­боль­шую не­лов­кость, ту не­лов­кость, ко­то­рая обык­но­вен­но овла­де­ва­ет мо­ло­дым че­ло­ве­ком, когда он толь­ко что пе­ре­стал быть ре­бен­ком и воз­вра­тил­ся в место, где при­вык­ли ви­деть и счи­тать его ре­бен­ком. Он без нужды рас­тя­ги­вал свою речь, из­бе­гал слова «па­па­ша» и даже раз за­ме­нил его сло­вом «отец», про­из­не­сен­ным, прав­да, сквозь зубы; с из­лиш­нею раз­вяз­но­стью налил себе в ста­кан го­раз­до боль­ше вина, чем са­мо­му хо­те­лось, и выпил все вино. Про­ко­фьич не спус­кал с него глаз и толь­ко гу­ба­ми по­же­вы­вал. После ужина все тот­час разо­шлись.

— А чу­да­ко­ват у тебя дядя, — го­во­рил Ар­ка­дию Ба­за­ров, сидя в ха­ла­те возле его по­сте­ли и на­са­сы­вая ко­рот­кую тру­боч­ку. — Ще­голь­ство какое в де­рев­не, по­ду­ма­ешь! Ногти-⁠то, ногти, хоть на вы­став­ку по­сы­лай!

— Да ведь ты не зна­ешь, — от­ве­тил Ар­ка­дий, — ведь он львом был в свое время. Я когда-ни­будь рас­ска­жу тебе его ис­то­рию. Ведь он кра­сав­цем был, го­ло­ву кру­жил жен­щи­нам.

— Да, вот что! По ста­рой, зна­чит, па­мя­ти. Пле­нять-⁠то здесь, жаль, не­ко­го. Я все смот­рел: эта­кие у него уди­ви­тель­ные во­рот­нич­ки, точно ка­мен­ные, и под­бо­ро­док так ак­ку­рат­но вы­брит. Ар­ка­дий Ни­ко­ла­ич, ведь это смеш­но?

— По­жа­луй; толь­ко он, право, хо­ро­ший че­ло­век.

— Ар­ха­и­че­ское яв­ле­ние! А отец у тебя слав­ный малый. Стихи он на­прас­но чи­та­ет и в хо­зяй­стве вряд ли смыс­лит, но он доб­ряк.

— Отец у меня зо­ло­той че­ло­век.

— За­ме­тил ли ты, что он ро­бе­ет?

Ар­ка­дий кач­нул го­ло­вою, как будто он сам не робел.

— Уди­ви­тель­ное дело, — про­дол­жал Ба­за­ров, — эти ста­рень­кие ро­ман­ти­ки! Разо­вьют в себе нерв­ную си­сте­му до раз­дра­же­ния... ну, рав­но­ве­сие и на­ру­ше­но. Од­на­ко про­щай! В моей ком­на­те ан­глий­ский ру­ко­мой­ник, а дверь не за­пи­ра­ет­ся. Все-⁠таки это по­ощ­рять надо — ан­глий­ские ру­ко­мой­ни­ки, то есть про­гресс!

Ба­за­ров ушел, а Ар­ка­ди­ем овла­де­ло ра­дост­ное чув­ство. Слад­ко за­сы­пать в ро­ди­мом доме, на зна­ко­мой по­сте­ле, под оде­я­лом, над ко­то­рым тру­ди­лись лю­би­мые руки, быть может руки ня­нюш­ки, те лас­ко­вые, доб­рые и не­уто­ми­мые руки. Ар­ка­дий вспом­нил Его­ров­ну, и вздох­нул, и по­же­лал ей цар­ствия не­бес­но­го... О себе он не мо­лил­ся.

И он и Ба­за­ров за­сну­ли скоро, но дру­гие лица в доме долго еще не спали. Воз­вра­ще­ние сына взвол­но­ва­ло Ни­ко­лая Пет­ро­ви­ча. Он лег в по­стель, но не за­га­сил свеч­ки и, под­пер­ши рукою го­ло­ву, думал дол­гие думы. Брат его сидел да­ле­ко за пол­ночь в своем ка­би­не­те, на ши­ро­ком гамбсо­вом крес­ле, перед ка­ми­ном, в ко­то­ром слабо тлел ка­мен­ный уголь. Павел Пет­ро­вич не раз­дел­ся, толь­ко ки­тай­ские крас­ные туфли без зад­ков сме­ни­ли на его ногах ла­ко­вые по­лу­са­пож­ки. Он дер­жал в руках по­след­ний нумер Galignani, но он не читал; он гля­дел при­сталь­но в камин, где, то за­ми­рая, то вспы­хи­вая, вздра­ги­ва­ло го­лу­бо­ва­тое пламя... Бог знает, где бро­ди­ли его мысли, но не в одном толь­ко про­шед­шем бро­ди­ли они: вы­ра­же­ние его лица было со­сре­до­то­чен­но и угрю­мо, чего не бы­ва­ет, когда че­ло­век занят од­ни­ми вос­по­ми­на­ни­я­ми.