Про­чи­тай­те при­ве­ден­ный ниже фраг­мент тек­ста и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Павел Пет­ро­вич вышел, а Ба­за­ров по­сто­ял перед две­рью и вдруг вос­клик­нул: «Фу ты, черт! как кра­си­во и как глупо! Экую мы ко­ме­дию от­ло­ма­ли! Уче­ные со­ба­ки так на зад­них лапах тан­цу­ют. А от­ка­зать было не­воз­мож­но; ведь он меня, чего доб­ро­го, уда­рил бы, и тогда... (Ба­за­ров по­блед­нел при одной этой мысли; вся его гор­дость так и под­ня­лась на дыбы.) Тогда при­ш­лось бы за­ду­шить его, как ко­тен­ка». Он воз­вра­тил­ся к сво­е­му мик­ро­ско­пу, но серд­це у него рас­ше­ве­ли­лось, и спо­кой­ствие, не­об­хо­ди­мое для на­блю­де­ний, ис­чез­ло. «Он нас уви­дел се­год­ня, — думал он, — но не­уже­ли ж это он за брата так всту­пил­ся? Да и что за важ­ность по­це­луй? Тут что-⁠ни­будь дру­гое есть. Ба! да не влюб­лен ли он сам? Ра­зу­ме­ет­ся, влюб­лен; это ясно как день. Какой пе­ре­плет, по­ду­ма­ешь!.. Сквер­но! — решил он на­ко­нец, — сквер­но, с какой сто­ро­ны ни по­смот­ри. Во-⁠пер­вых, надо будет под­став­лять лоб и во вся­ком слу­чае уехать; а тут Ар­ка­дий... и эта божья ко­ров­ка, Ни­ко­лай Пет­ро­вич. Сквер­но, сквер­но».

День про­шел как-⁠то осо­бен­но тихо и вяло. Фе­неч­ки слов­но на свете не бы­ва­ло; она си­де­ла в своей ком­нат­ке, как мы­шо­нок в норке. Ни­ко­лай Пет­ро­вич имел вид оза­бо­чен­ный. Ему до­нес­ли, что в его пше­ни­це, на ко­то­рую он осо­бен­но на­де­ял­ся, по­ка­за­лась го­лов­ня. Павел Пет­ро­вич по­дав­лял всех, даже Про­ко­фьи­ча, своею ле­де­ня­щею веж­ли­во­стью. Ба­за­ров начал было пись­мо к отцу, да разо­рвал его и бро­сил под стол. «Умру, — по­ду­мал он, — узна­ют; да я не умру. Нет, я еще долго на свете ма­я­чить буду». Он велел Петру прий­ти к нему на сле­ду­ю­щий день чуть свет для важ­но­го дела; Петр во­об­ра­зил, что он хочет взять его с собой в Пе­тер­бург. Ба­за­ров лег позд­но, и всю ночь его му­чи­ли бес­по­ря­доч­ные сны... Один­цо­ва кру­жи­лась перед ним, она же была его мать, за ней хо­ди­ла ко­шеч­ка с чер­ны­ми уси­ка­ми, и эта ко­шеч­ка была Фе­неч­ка; а Павел Пет­ро­вич пред­став­лял­ся ему боль­шим лесом, с ко­то­рым он все-⁠таки дол­жен был драть­ся. Петр раз­бу­дил его в че­ты­ре часа; он тот­час одел­ся и вышел с ним.