Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ние.

В ту осень много было у Матрёны обид. Вышел перед тем новый пен­си­он­ный закон, и на­до­уми­ли её со­сед­ки до­би­вать­ся пен­сии. Была она оди­но­кая кру­гом, а с тех пор, как стала силь­но бо­леть,  — и из кол­хо­за её от­пу­сти­ли. На­во­ро­че­но было много не­спра­вед­ли­во­стей с Матрёной: она была боль­на, но не счи­та­лась ин­ва­ли­дом; она чет­верть века про­ра­бо­та­ла в кол­хо­зе, но по­то­му что не на за­во­де  — не по­ла­га­лось ей пен­сии за себя, а до­би­вать­ся можно было толь­ко за мужа, то есть за утерю кор­миль­ца. Но мужа не было уже пят­на­дцать лет, с на­ча­ла войны, и не­лег­ко было те­перь до­быть те справ­ки с раз­ных мест о его сташе и сколь­ко он там по­лу­чал. Хло­по­ты были  — до­быть эти справ­ки; и чтоб на­пи­са­ли всё же, что по­лу­чал он в месяц хоть руб­лей три­ста; и справ­ку за­ве­рить, что живёт она одна и никто ей не по­мо­га­ет; и с года она ка­ко­го; и потом всё это но­сить в собес; и пе­ре­на­ши­вать, ис­прав­ляя, что сде­ла­но не так; и ещё но­сить. И узна­вать  — дадут ли пен­сию.

Хло­по­ты эти были тем за­труд­не­ны, что собес от Таль­но­ва был в два­дца­ти ки­ло­мет­рах к во­сто­ку, сель­ский совет  — в де­ся­ти ки­ло­мет­рах к за­па­ду, а по­сел­ко­вый  — к се­ве­ру, час ходь­бы. Из кан­це­ля­рии в кан­це­ля­рию и го­ня­ли её два ме­ся­ца  — то за точ­кой, то за за­пя­той. Каж­дая про­ход­ка  — день. Схо­дит в сель­со­вет, а сек­ре­та­ря се­год­ня нет, про­сто так вот нет, как это бы­ва­ет в сёлах. Зав­тра, зна­чит, опять иди. Те­перь сек­ре­тарь есть, да пе­ча­ти у него нет. Тре­тий день опять иди. А четвёртый день иди по­то­му, что со­сле­пу они не на той бу­маж­ке рас­пи­са­лись, бу­маж­ки-то все у Матрёны одной пач­кой ско­ло­ты.

— При­тес­ня­ют меня, Иг­на­тич,  — жа­ло­ва­лась она мне после таких бес­плод­ных про­хо­док.  — Из­за­бо­ти­лась я.

Но лоб её не­дол­го оста­вал­ся омрачённым. Я за­ме­тил: у неё было вер­ное сред­ство вер­нуть себе доб­рое рас­по­ло­же­ние духа  — ра­бо­та. Тот­час же она или хва­та­лась за ло­па­ту и ко­па­ла кар­то­въ. Или с меш­ком под мыш­кой шла за тор­фом. А то с плетёным ку­зо­вом  — по ягоды в даль­ний лес. И не сто­лам кон­тор­ским кла­ня­ясь, а лес­ным ку­стам, да на­ло­мав­ши спину ношей, в избу воз­вра­ща­лась Матрёна уже про­светлённая, всем до­воль­ная, со своей доб­рой улыб­кой.

— Те­пе­ри­ча я зуб на­ло­жи­ла, Иг­на­тич, знаю, где брать,  — го­во­ри­ла она о торфе.  — Ну и ме­стеч­ко, лю­бо­та одна!

— Да Матрёна Ва­си­льев­на, разве моего торфа не хва­тит? Ма­ши­на целая.

— Фу-у! тво­е­го торфу! ещё столь­ко, да ещё столь­ко  — тогда, бы­ва­ет, хва­тит. Тут как зима за­кру­тит да дуелъ в окна, так не столь­ко то­пишь, сколь­ко вы­ду­ва­ет. Ле­тось мы торфу на­тас­ки­ва­ли ско­ли­ща! Я ли бы и те­перь три ма­ши­ны не на­тас­ка­ла? Так вот ловят. Уж одну бабу нашу по судам тя­га­ют.

А.  И. Сол­же­ни­цын «Матрёнин двор»