Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Вер­нер был мал ро­стом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него ко­ро­че дру­гой, как у Бай­ро­на; в срав­не­нии с ту­ло­ви­щем го­ло­ва его ка­за­лась огром­на: он стриг во­ло­сы под гребёнку, и не­ров­но­сти его че­ре­па, об­на­ру­жен­ные таким об­ра­зом, по­ра­зи­ли бы фре­но­ло­га стран­ным спле­те­ни­ем про­ти­во­по­лож­ных на­клон­но­стей. Его ма­лень­кие чёрные глаза, все­гда бес­по­кой­ные, ста­ра­лись про­ник­нуть в ваши мысли. В его одеж­де за­мет­ны были вкус и опрят­ность; его ху­до­ща­вые, жи­ли­стые и ма­лень­кие руки кра­со­ва­лись в свет­ло-жёлтых пер­чат­ках. Его сюр­тук, гал­стук и жилет были по­сто­ян­но чёрного цвета. Молодёжь про­зва­ла его Ме­фи­сто­фе­лем; он по­ка­зы­вал, будто сер­дил­ся за это про­зва­ние, но в самом деле оно льсти­ло его са­мо­лю­бию. Мы друг друга скоро по­ня­ли и сде­ла­лись при­я­те­ля­ми, по­то­му что я к друж­бе не­спо­со­бен: из двух дру­зей все­гда один раб дру­го­го, хотя часто ни один из них в этом себе не приз­наётся; рабом я быть не могу, а по­ве­ле­вать в этом слу­чае  — труд уто­ми­тель­ный, по­то­му что надо вме­сте с этим и об­ма­ны­вать; да при­том у меня есть лакеи и день­ги! Вот как мы сде­ла­лись при­я­те­ля­ми: я встре­тил Вер­не­ра в С... среди мно­го­чис­лен­но­го и шум­но­го круга молодёжи; раз­го­вор при­нял под конец ве­че­ра фи­ло­соф­ско-ме­та­фи­зи­че­ское на­прав­ле­ние; тол­ко­ва­ли об убеж­де­ни­ях: каж­дый был убеждён в раз­ных раз­но­стях.

— Что до меня ка­са­ет­ся, то я убеждён толь­ко в одном...  — ска­зал док­тор.

— В чём это?  — спро­сил я, желая узнать мне­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рый до сих пор мол­чал.

— В том,  — от­ве­чал он,  — что рано или позд­но в одно пре­крас­ное утро я умру.

— Я бо­га­че вас, ска­зал я,  — у меня, кроме этого, есть ещё убеж­де­ние  — имен­но то, что я в один пре­гад­кий вечер имел не­сча­стие ро­дить­ся.

Все нашли, что мы го­во­рим вздор, а, право, из них никто ни­че­го умнее этого не ска­зал. С этой ми­ну­ты мы от­ли­чи­ли в толпе друг друга. Мы часто схо­ди­лись вме­сте и тол­ко­ва­ли вдвоём об от­влечённых пред­ме­тах очень серьёзно, пока не за­ме­ча­ли оба, что мы вза­им­но друг друга мо­ро­чим. Тогда, по­смот­рев зна­чи­тель­но друг другу в глаза, как де­ла­ли рим­ские ав­гу­ры, по сло­вам Ци­це­ро­на, мы на­чи­на­ли хо­хо­тать и, на­хо­хо­тав­шись, рас­хо­ди­лись до­воль­ные своим ве­че­ром.

Я лежал на ди­ва­не, устре­мив глаза в по­то­лок и за­ло­жив руки под за­ты­лок, когда Вер­нер взошёл в мою ком­на­ту. Он сел в крес­ла, по­ста­вил трость в угол, зев­нул и объ­явил, что на дворе ста­но­вит­ся жарко. Я от­ве­чал, что меня бес­по­ко­ят мухи,  — и мы оба за­мол­ча­ли.

— За­меть­те, лю­без­ный док­тор,  — ска­зал я,  — что без ду­ра­ков было бы на свете очень скуч­но!.. По­смот­ри­те, вот нас двое умных людей; мы знаем за­ра­не, что обо всём можно спо­рить до бес­ко­неч­но­сти, и по­то­му не спо­рим; мы знаем почти все со­кро­вен­ные мысли друг друга; одно слово  — для нас целая ис­то­рия; видим зерно каж­до­го на­ше­го чув­ства сквозь трой­ную обо­лоч­ку. Пе­чаль­ное нам смеш­но, смеш­ное груст­но, а во­об­ще, по прав­де, мы ко всему до­воль­но рав­но­душ­ны, кроме самих себя. Итак, раз­ме­на чувств и мыс­лей между нами не может быть: мы знаем один о дру­гом всё, что хотим знать, и знать боль­ше не хотим. Остаётся одно сред­ство: рас­ска­зы­вать но­во­сти. Ска­жи­те же мне какую-ни­будь но­вость.

Утомлённый дол­гой речью, я за­крыл глаза и зев­нул...

М. Ю. Лер­мон­тов «Герой на­ше­го вре­ме­ни»

Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Вер­нер был мал ро­стом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него ко­ро­че дру­гой, как у Бай­ро­на; в срав­не­нии с ту­ло­ви­щем го­ло­ва его ка­за­лась огром­на: он стриг во­ло­сы под гребёнку, и не­ров­но­сти его че­ре­па, об­на­ру­жен­ные таким об­ра­зом, по­ра­зи­ли бы фре­но­ло­га стран­ным спле­те­ни­ем про­ти­во­по­лож­ных на­клон­но­стей. Его ма­лень­кие чёрные глаза, все­гда бес­по­кой­ные, ста­ра­лись про­ник­нуть в ваши мысли. В его одеж­де за­мет­ны были вкус и опрят­ность; его ху­до­ща­вые, жи­ли­стые и ма­лень­кие руки кра­со­ва­лись в свет­ло-жёлтых пер­чат­ках. Его сюр­тук, гал­стук и жилет были по­сто­ян­но чёрного цвета. Молодёжь про­зва­ла его Ме­фи­сто­фе­лем; он по­ка­зы­вал, будто сер­дил­ся за это про­зва­ние, но в самом деле оно льсти­ло его са­мо­лю­бию. Мы друг друга скоро по­ня­ли и сде­ла­лись при­я­те­ля­ми, по­то­му что я к друж­бе не­спо­со­бен: из двух дру­зей все­гда один раб дру­го­го, хотя часто ни один из них в этом себе не приз­наётся; рабом я быть не могу, а по­ве­ле­вать в этом слу­чае  — труд уто­ми­тель­ный, по­то­му что надо вме­сте с этим и об­ма­ны­вать; да при­том у меня есть лакеи и день­ги! Вот как мы сде­ла­лись при­я­те­ля­ми: я встре­тил Вер­не­ра в С... среди мно­го­чис­лен­но­го и шум­но­го круга молодёжи; раз­го­вор при­нял под конец ве­че­ра фи­ло­соф­ско-ме­та­фи­зи­че­ское на­прав­ле­ние; тол­ко­ва­ли об убеж­де­ни­ях: каж­дый был убеждён в раз­ных раз­но­стях.

— Что до меня ка­са­ет­ся, то я убеждён толь­ко в одном...  — ска­зал док­тор.

— В чём это?  — спро­сил я, желая узнать мне­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рый до сих пор мол­чал.

— В том,  — от­ве­чал он,  — что рано или позд­но в одно пре­крас­ное утро я умру.

— Я бо­га­че вас, ска­зал я,  — у меня, кроме этого, есть ещё убеж­де­ние  — имен­но то, что я в один пре­гад­кий вечер имел не­сча­стие ро­дить­ся.

Все нашли, что мы го­во­рим вздор, а, право, из них никто ни­че­го умнее этого не ска­зал. С этой ми­ну­ты мы от­ли­чи­ли в толпе друг друга. Мы часто схо­ди­лись вме­сте и тол­ко­ва­ли вдвоём об от­влечённых пред­ме­тах очень серьёзно, пока не за­ме­ча­ли оба, что мы вза­им­но друг друга мо­ро­чим. Тогда, по­смот­рев зна­чи­тель­но друг другу в глаза, как де­ла­ли рим­ские ав­гу­ры, по сло­вам Ци­це­ро­на, мы на­чи­на­ли хо­хо­тать и, на­хо­хо­тав­шись, рас­хо­ди­лись до­воль­ные своим ве­че­ром.

Я лежал на ди­ва­не, устре­мив глаза в по­то­лок и за­ло­жив руки под за­ты­лок, когда Вер­нер взошёл в мою ком­на­ту. Он сел в крес­ла, по­ста­вил трость в угол, зев­нул и объ­явил, что на дворе ста­но­вит­ся жарко. Я от­ве­чал, что меня бес­по­ко­ят мухи,  — и мы оба за­мол­ча­ли.

— За­меть­те, лю­без­ный док­тор,  — ска­зал я,  — что без ду­ра­ков было бы на свете очень скуч­но!.. По­смот­ри­те, вот нас двое умных людей; мы знаем за­ра­не, что обо всём можно спо­рить до бес­ко­неч­но­сти, и по­то­му не спо­рим; мы знаем почти все со­кро­вен­ные мысли друг друга; одно слово  — для нас целая ис­то­рия; видим зерно каж­до­го на­ше­го чув­ства сквозь трой­ную обо­лоч­ку. Пе­чаль­ное нам смеш­но, смеш­ное груст­но, а во­об­ще, по прав­де, мы ко всему до­воль­но рав­но­душ­ны, кроме самих себя. Итак, раз­ме­на чувств и мыс­лей между нами не может быть: мы знаем один о дру­гом всё, что хотим знать, и знать боль­ше не хотим. Остаётся одно сред­ство: рас­ска­зы­вать но­во­сти. Ска­жи­те же мне какую-ни­будь но­вость.

Утомлённый дол­гой речью, я за­крыл глаза и зев­нул...

М. Ю. Лер­мон­тов «Герой на­ше­го вре­ме­ни»

Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Вер­нер был мал ро­стом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него ко­ро­че дру­гой, как у Бай­ро­на; в срав­не­нии с ту­ло­ви­щем го­ло­ва его ка­за­лась огром­на: он стриг во­ло­сы под гребёнку, и не­ров­но­сти его че­ре­па, об­на­ру­жен­ные таким об­ра­зом, по­ра­зи­ли бы фре­но­ло­га стран­ным спле­те­ни­ем про­ти­во­по­лож­ных на­клон­но­стей. Его ма­лень­кие чёрные глаза, все­гда бес­по­кой­ные, ста­ра­лись про­ник­нуть в ваши мысли. В его одеж­де за­мет­ны были вкус и опрят­ность; его ху­до­ща­вые, жи­ли­стые и ма­лень­кие руки кра­со­ва­лись в свет­ло-жёлтых пер­чат­ках. Его сюр­тук, гал­стук и жилет были по­сто­ян­но чёрного цвета. Молодёжь про­зва­ла его Ме­фи­сто­фе­лем; он по­ка­зы­вал, будто сер­дил­ся за это про­зва­ние, но в самом деле оно льсти­ло его са­мо­лю­бию. Мы друг друга скоро по­ня­ли и сде­ла­лись при­я­те­ля­ми, по­то­му что я к друж­бе не­спо­со­бен: из двух дру­зей все­гда один раб дру­го­го, хотя часто ни один из них в этом себе не приз­наётся; рабом я быть не могу, а по­ве­ле­вать в этом слу­чае  — труд уто­ми­тель­ный, по­то­му что надо вме­сте с этим и об­ма­ны­вать; да при­том у меня есть лакеи и день­ги! Вот как мы сде­ла­лись при­я­те­ля­ми: я встре­тил Вер­не­ра в С... среди мно­го­чис­лен­но­го и шум­но­го круга молодёжи; раз­го­вор при­нял под конец ве­че­ра фи­ло­соф­ско-ме­та­фи­зи­че­ское на­прав­ле­ние; тол­ко­ва­ли об убеж­де­ни­ях: каж­дый был убеждён в раз­ных раз­но­стях.

— Что до меня ка­са­ет­ся, то я убеждён толь­ко в одном...  — ска­зал док­тор.

— В чём это?  — спро­сил я, желая узнать мне­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рый до сих пор мол­чал.

— В том,  — от­ве­чал он,  — что рано или позд­но в одно пре­крас­ное утро я умру.

— Я бо­га­че вас, ска­зал я,  — у меня, кроме этого, есть ещё убеж­де­ние  — имен­но то, что я в один пре­гад­кий вечер имел не­сча­стие ро­дить­ся.

Все нашли, что мы го­во­рим вздор, а, право, из них никто ни­че­го умнее этого не ска­зал. С этой ми­ну­ты мы от­ли­чи­ли в толпе друг друга. Мы часто схо­ди­лись вме­сте и тол­ко­ва­ли вдвоём об от­влечённых пред­ме­тах очень серьёзно, пока не за­ме­ча­ли оба, что мы вза­им­но друг друга мо­ро­чим. Тогда, по­смот­рев зна­чи­тель­но друг другу в глаза, как де­ла­ли рим­ские ав­гу­ры, по сло­вам Ци­це­ро­на, мы на­чи­на­ли хо­хо­тать и, на­хо­хо­тав­шись, рас­хо­ди­лись до­воль­ные своим ве­че­ром.

Я лежал на ди­ва­не, устре­мив глаза в по­то­лок и за­ло­жив руки под за­ты­лок, когда Вер­нер взошёл в мою ком­на­ту. Он сел в крес­ла, по­ста­вил трость в угол, зев­нул и объ­явил, что на дворе ста­но­вит­ся жарко. Я от­ве­чал, что меня бес­по­ко­ят мухи,  — и мы оба за­мол­ча­ли.

— За­меть­те, лю­без­ный док­тор,  — ска­зал я,  — что без ду­ра­ков было бы на свете очень скуч­но!.. По­смот­ри­те, вот нас двое умных людей; мы знаем за­ра­не, что обо всём можно спо­рить до бес­ко­неч­но­сти, и по­то­му не спо­рим; мы знаем почти все со­кро­вен­ные мысли друг друга; одно слово  — для нас целая ис­то­рия; видим зерно каж­до­го на­ше­го чув­ства сквозь трой­ную обо­лоч­ку. Пе­чаль­ное нам смеш­но, смеш­ное груст­но, а во­об­ще, по прав­де, мы ко всему до­воль­но рав­но­душ­ны, кроме самих себя. Итак, раз­ме­на чувств и мыс­лей между нами не может быть: мы знаем один о дру­гом всё, что хотим знать, и знать боль­ше не хотим. Остаётся одно сред­ство: рас­ска­зы­вать но­во­сти. Ска­жи­те же мне какую-ни­будь но­вость.

Утомлённый дол­гой речью, я за­крыл глаза и зев­нул...

М. Ю. Лер­мон­тов «Герой на­ше­го вре­ме­ни»

Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Вер­нер был мал ро­стом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него ко­ро­че дру­гой, как у Бай­ро­на; в срав­не­нии с ту­ло­ви­щем го­ло­ва его ка­за­лась огром­на: он стриг во­ло­сы под гребёнку, и не­ров­но­сти его че­ре­па, об­на­ру­жен­ные таким об­ра­зом, по­ра­зи­ли бы фре­но­ло­га стран­ным спле­те­ни­ем про­ти­во­по­лож­ных на­клон­но­стей. Его ма­лень­кие чёрные глаза, все­гда бес­по­кой­ные, ста­ра­лись про­ник­нуть в ваши мысли. В его одеж­де за­мет­ны были вкус и опрят­ность; его ху­до­ща­вые, жи­ли­стые и ма­лень­кие руки кра­со­ва­лись в свет­ло-жёлтых пер­чат­ках. Его сюр­тук, гал­стук и жилет были по­сто­ян­но чёрного цвета. Молодёжь про­зва­ла его Ме­фи­сто­фе­лем; он по­ка­зы­вал, будто сер­дил­ся за это про­зва­ние, но в самом деле оно льсти­ло его са­мо­лю­бию. Мы друг друга скоро по­ня­ли и сде­ла­лись при­я­те­ля­ми, по­то­му что я к друж­бе не­спо­со­бен: из двух дру­зей все­гда один раб дру­го­го, хотя часто ни один из них в этом себе не приз­наётся; рабом я быть не могу, а по­ве­ле­вать в этом слу­чае  — труд уто­ми­тель­ный, по­то­му что надо вме­сте с этим и об­ма­ны­вать; да при­том у меня есть лакеи и день­ги! Вот как мы сде­ла­лись при­я­те­ля­ми: я встре­тил Вер­не­ра в С... среди мно­го­чис­лен­но­го и шум­но­го круга молодёжи; раз­го­вор при­нял под конец ве­че­ра фи­ло­соф­ско-ме­та­фи­зи­че­ское на­прав­ле­ние; тол­ко­ва­ли об убеж­де­ни­ях: каж­дый был убеждён в раз­ных раз­но­стях.

— Что до меня ка­са­ет­ся, то я убеждён толь­ко в одном...  — ска­зал док­тор.

— В чём это?  — спро­сил я, желая узнать мне­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рый до сих пор мол­чал.

— В том,  — от­ве­чал он,  — что рано или позд­но в одно пре­крас­ное утро я умру.

— Я бо­га­че вас, ска­зал я,  — у меня, кроме этого, есть ещё убеж­де­ние  — имен­но то, что я в один пре­гад­кий вечер имел не­сча­стие ро­дить­ся.

Все нашли, что мы го­во­рим вздор, а, право, из них никто ни­че­го умнее этого не ска­зал. С этой ми­ну­ты мы от­ли­чи­ли в толпе друг друга. Мы часто схо­ди­лись вме­сте и тол­ко­ва­ли вдвоём об от­влечённых пред­ме­тах очень серьёзно, пока не за­ме­ча­ли оба, что мы вза­им­но друг друга мо­ро­чим. Тогда, по­смот­рев зна­чи­тель­но друг другу в глаза, как де­ла­ли рим­ские ав­гу­ры, по сло­вам Ци­це­ро­на, мы на­чи­на­ли хо­хо­тать и, на­хо­хо­тав­шись, рас­хо­ди­лись до­воль­ные своим ве­че­ром.

Я лежал на ди­ва­не, устре­мив глаза в по­то­лок и за­ло­жив руки под за­ты­лок, когда Вер­нер взошёл в мою ком­на­ту. Он сел в крес­ла, по­ста­вил трость в угол, зев­нул и объ­явил, что на дворе ста­но­вит­ся жарко. Я от­ве­чал, что меня бес­по­ко­ят мухи,  — и мы оба за­мол­ча­ли.

— За­меть­те, лю­без­ный док­тор,  — ска­зал я,  — что без ду­ра­ков было бы на свете очень скуч­но!.. По­смот­ри­те, вот нас двое умных людей; мы знаем за­ра­не, что обо всём можно спо­рить до бес­ко­неч­но­сти, и по­то­му не спо­рим; мы знаем почти все со­кро­вен­ные мысли друг друга; одно слово  — для нас целая ис­то­рия; видим зерно каж­до­го на­ше­го чув­ства сквозь трой­ную обо­лоч­ку. Пе­чаль­ное нам смеш­но, смеш­ное груст­но, а во­об­ще, по прав­де, мы ко всему до­воль­но рав­но­душ­ны, кроме самих себя. Итак, раз­ме­на чувств и мыс­лей между нами не может быть: мы знаем один о дру­гом всё, что хотим знать, и знать боль­ше не хотим. Остаётся одно сред­ство: рас­ска­зы­вать но­во­сти. Ска­жи­те же мне какую-ни­будь но­вость.

Утомлённый дол­гой речью, я за­крыл глаза и зев­нул...

М. Ю. Лер­мон­тов «Герой на­ше­го вре­ме­ни»

Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Вер­нер был мал ро­стом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него ко­ро­че дру­гой, как у Бай­ро­на; в срав­не­нии с ту­ло­ви­щем го­ло­ва его ка­за­лась огром­на: он стриг во­ло­сы под гребёнку, и не­ров­но­сти его че­ре­па, об­на­ру­жен­ные таким об­ра­зом, по­ра­зи­ли бы фре­но­ло­га стран­ным спле­те­ни­ем про­ти­во­по­лож­ных на­клон­но­стей. Его ма­лень­кие чёрные глаза, все­гда бес­по­кой­ные, ста­ра­лись про­ник­нуть в ваши мысли. В его одеж­де за­мет­ны были вкус и опрят­ность; его ху­до­ща­вые, жи­ли­стые и ма­лень­кие руки кра­со­ва­лись в свет­ло-жёлтых пер­чат­ках. Его сюр­тук, гал­стук и жилет были по­сто­ян­но чёрного цвета. Молодёжь про­зва­ла его Ме­фи­сто­фе­лем; он по­ка­зы­вал, будто сер­дил­ся за это про­зва­ние, но в самом деле оно льсти­ло его са­мо­лю­бию. Мы друг друга скоро по­ня­ли и сде­ла­лись при­я­те­ля­ми, по­то­му что я к друж­бе не­спо­со­бен: из двух дру­зей все­гда один раб дру­го­го, хотя часто ни один из них в этом себе не приз­наётся; рабом я быть не могу, а по­ве­ле­вать в этом слу­чае  — труд уто­ми­тель­ный, по­то­му что надо вме­сте с этим и об­ма­ны­вать; да при­том у меня есть лакеи и день­ги! Вот как мы сде­ла­лись при­я­те­ля­ми: я встре­тил Вер­не­ра в С... среди мно­го­чис­лен­но­го и шум­но­го круга молодёжи; раз­го­вор при­нял под конец ве­че­ра фи­ло­соф­ско-ме­та­фи­зи­че­ское на­прав­ле­ние; тол­ко­ва­ли об убеж­де­ни­ях: каж­дый был убеждён в раз­ных раз­но­стях.

— Что до меня ка­са­ет­ся, то я убеждён толь­ко в одном...  — ска­зал док­тор.

— В чём это?  — спро­сил я, желая узнать мне­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рый до сих пор мол­чал.

— В том,  — от­ве­чал он,  — что рано или позд­но в одно пре­крас­ное утро я умру.

— Я бо­га­че вас, ска­зал я,  — у меня, кроме этого, есть ещё убеж­де­ние  — имен­но то, что я в один пре­гад­кий вечер имел не­сча­стие ро­дить­ся.

Все нашли, что мы го­во­рим вздор, а, право, из них никто ни­че­го умнее этого не ска­зал. С этой ми­ну­ты мы от­ли­чи­ли в толпе друг друга. Мы часто схо­ди­лись вме­сте и тол­ко­ва­ли вдвоём об от­влечённых пред­ме­тах очень серьёзно, пока не за­ме­ча­ли оба, что мы вза­им­но друг друга мо­ро­чим. Тогда, по­смот­рев зна­чи­тель­но друг другу в глаза, как де­ла­ли рим­ские ав­гу­ры, по сло­вам Ци­це­ро­на, мы на­чи­на­ли хо­хо­тать и, на­хо­хо­тав­шись, рас­хо­ди­лись до­воль­ные своим ве­че­ром.

Я лежал на ди­ва­не, устре­мив глаза в по­то­лок и за­ло­жив руки под за­ты­лок, когда Вер­нер взошёл в мою ком­на­ту. Он сел в крес­ла, по­ста­вил трость в угол, зев­нул и объ­явил, что на дворе ста­но­вит­ся жарко. Я от­ве­чал, что меня бес­по­ко­ят мухи,  — и мы оба за­мол­ча­ли.

— За­меть­те, лю­без­ный док­тор,  — ска­зал я,  — что без ду­ра­ков было бы на свете очень скуч­но!.. По­смот­ри­те, вот нас двое умных людей; мы знаем за­ра­не, что обо всём можно спо­рить до бес­ко­неч­но­сти, и по­то­му не спо­рим; мы знаем почти все со­кро­вен­ные мысли друг друга; одно слово  — для нас целая ис­то­рия; видим зерно каж­до­го на­ше­го чув­ства сквозь трой­ную обо­лоч­ку. Пе­чаль­ное нам смеш­но, смеш­ное груст­но, а во­об­ще, по прав­де, мы ко всему до­воль­но рав­но­душ­ны, кроме самих себя. Итак, раз­ме­на чувств и мыс­лей между нами не может быть: мы знаем один о дру­гом всё, что хотим знать, и знать боль­ше не хотим. Остаётся одно сред­ство: рас­ска­зы­вать но­во­сти. Ска­жи­те же мне какую-ни­будь но­вость.

Утомлённый дол­гой речью, я за­крыл глаза и зев­нул...

М. Ю. Лер­мон­тов «Герой на­ше­го вре­ме­ни»

Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Вер­нер был мал ро­стом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него ко­ро­че дру­гой, как у Бай­ро­на; в срав­не­нии с ту­ло­ви­щем го­ло­ва его ка­за­лась огром­на: он стриг во­ло­сы под гребёнку, и не­ров­но­сти его че­ре­па, об­на­ру­жен­ные таким об­ра­зом, по­ра­зи­ли бы фре­но­ло­га стран­ным спле­те­ни­ем про­ти­во­по­лож­ных на­клон­но­стей. Его ма­лень­кие чёрные глаза, все­гда бес­по­кой­ные, ста­ра­лись про­ник­нуть в ваши мысли. В его одеж­де за­мет­ны были вкус и опрят­ность; его ху­до­ща­вые, жи­ли­стые и ма­лень­кие руки кра­со­ва­лись в свет­ло-жёлтых пер­чат­ках. Его сюр­тук, гал­стук и жилет были по­сто­ян­но чёрного цвета. Молодёжь про­зва­ла его Ме­фи­сто­фе­лем; он по­ка­зы­вал, будто сер­дил­ся за это про­зва­ние, но в самом деле оно льсти­ло его са­мо­лю­бию. Мы друг друга скоро по­ня­ли и сде­ла­лись при­я­те­ля­ми, по­то­му что я к друж­бе не­спо­со­бен: из двух дру­зей все­гда один раб дру­го­го, хотя часто ни один из них в этом себе не приз­наётся; рабом я быть не могу, а по­ве­ле­вать в этом слу­чае  — труд уто­ми­тель­ный, по­то­му что надо вме­сте с этим и об­ма­ны­вать; да при­том у меня есть лакеи и день­ги! Вот как мы сде­ла­лись при­я­те­ля­ми: я встре­тил Вер­не­ра в С... среди мно­го­чис­лен­но­го и шум­но­го круга молодёжи; раз­го­вор при­нял под конец ве­че­ра фи­ло­соф­ско-ме­та­фи­зи­че­ское на­прав­ле­ние; тол­ко­ва­ли об убеж­де­ни­ях: каж­дый был убеждён в раз­ных раз­но­стях.

— Что до меня ка­са­ет­ся, то я убеждён толь­ко в одном...  — ска­зал док­тор.

— В чём это?  — спро­сил я, желая узнать мне­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рый до сих пор мол­чал.

— В том,  — от­ве­чал он,  — что рано или позд­но в одно пре­крас­ное утро я умру.

— Я бо­га­че вас, ска­зал я,  — у меня, кроме этого, есть ещё убеж­де­ние  — имен­но то, что я в один пре­гад­кий вечер имел не­сча­стие ро­дить­ся.

Все нашли, что мы го­во­рим вздор, а, право, из них никто ни­че­го умнее этого не ска­зал. С этой ми­ну­ты мы от­ли­чи­ли в толпе друг друга. Мы часто схо­ди­лись вме­сте и тол­ко­ва­ли вдвоём об от­влечённых пред­ме­тах очень серьёзно, пока не за­ме­ча­ли оба, что мы вза­им­но друг друга мо­ро­чим. Тогда, по­смот­рев зна­чи­тель­но друг другу в глаза, как де­ла­ли рим­ские ав­гу­ры, по сло­вам Ци­це­ро­на, мы на­чи­на­ли хо­хо­тать и, на­хо­хо­тав­шись, рас­хо­ди­лись до­воль­ные своим ве­че­ром.

Я лежал на ди­ва­не, устре­мив глаза в по­то­лок и за­ло­жив руки под за­ты­лок, когда Вер­нер взошёл в мою ком­на­ту. Он сел в крес­ла, по­ста­вил трость в угол, зев­нул и объ­явил, что на дворе ста­но­вит­ся жарко. Я от­ве­чал, что меня бес­по­ко­ят мухи,  — и мы оба за­мол­ча­ли.

— За­меть­те, лю­без­ный док­тор,  — ска­зал я,  — что без ду­ра­ков было бы на свете очень скуч­но!.. По­смот­ри­те, вот нас двое умных людей; мы знаем за­ра­не, что обо всём можно спо­рить до бес­ко­неч­но­сти, и по­то­му не спо­рим; мы знаем почти все со­кро­вен­ные мысли друг друга; одно слово  — для нас целая ис­то­рия; видим зерно каж­до­го на­ше­го чув­ства сквозь трой­ную обо­лоч­ку. Пе­чаль­ное нам смеш­но, смеш­ное груст­но, а во­об­ще, по прав­де, мы ко всему до­воль­но рав­но­душ­ны, кроме самих себя. Итак, раз­ме­на чувств и мыс­лей между нами не может быть: мы знаем один о дру­гом всё, что хотим знать, и знать боль­ше не хотим. Остаётся одно сред­ство: рас­ска­зы­вать но­во­сти. Ска­жи­те же мне какую-ни­будь но­вость.

Утомлённый дол­гой речью, я за­крыл глаза и зев­нул...

М. Ю. Лер­мон­тов «Герой на­ше­го вре­ме­ни»

Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Вер­нер был мал ро­стом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него ко­ро­че дру­гой, как у Бай­ро­на; в срав­не­нии с ту­ло­ви­щем го­ло­ва его ка­за­лась огром­на: он стриг во­ло­сы под гребёнку, и не­ров­но­сти его че­ре­па, об­на­ру­жен­ные таким об­ра­зом, по­ра­зи­ли бы фре­но­ло­га стран­ным спле­те­ни­ем про­ти­во­по­лож­ных на­клон­но­стей. Его ма­лень­кие чёрные глаза, все­гда бес­по­кой­ные, ста­ра­лись про­ник­нуть в ваши мысли. В его одеж­де за­мет­ны были вкус и опрят­ность; его ху­до­ща­вые, жи­ли­стые и ма­лень­кие руки кра­со­ва­лись в свет­ло-жёлтых пер­чат­ках. Его сюр­тук, гал­стук и жилет были по­сто­ян­но чёрного цвета. Молодёжь про­зва­ла его Ме­фи­сто­фе­лем; он по­ка­зы­вал, будто сер­дил­ся за это про­зва­ние, но в самом деле оно льсти­ло его са­мо­лю­бию. Мы друг друга скоро по­ня­ли и сде­ла­лись при­я­те­ля­ми, по­то­му что я к друж­бе не­спо­со­бен: из двух дру­зей все­гда один раб дру­го­го, хотя часто ни один из них в этом себе не приз­наётся; рабом я быть не могу, а по­ве­ле­вать в этом слу­чае  — труд уто­ми­тель­ный, по­то­му что надо вме­сте с этим и об­ма­ны­вать; да при­том у меня есть лакеи и день­ги! Вот как мы сде­ла­лись при­я­те­ля­ми: я встре­тил Вер­не­ра в С... среди мно­го­чис­лен­но­го и шум­но­го круга молодёжи; раз­го­вор при­нял под конец ве­че­ра фи­ло­соф­ско-ме­та­фи­зи­че­ское на­прав­ле­ние; тол­ко­ва­ли об убеж­де­ни­ях: каж­дый был убеждён в раз­ных раз­но­стях.

— Что до меня ка­са­ет­ся, то я убеждён толь­ко в одном...  — ска­зал док­тор.

— В чём это?  — спро­сил я, желая узнать мне­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рый до сих пор мол­чал.

— В том,  — от­ве­чал он,  — что рано или позд­но в одно пре­крас­ное утро я умру.

— Я бо­га­че вас, ска­зал я,  — у меня, кроме этого, есть ещё убеж­де­ние  — имен­но то, что я в один пре­гад­кий вечер имел не­сча­стие ро­дить­ся.

Все нашли, что мы го­во­рим вздор, а, право, из них никто ни­че­го умнее этого не ска­зал. С этой ми­ну­ты мы от­ли­чи­ли в толпе друг друга. Мы часто схо­ди­лись вме­сте и тол­ко­ва­ли вдвоём об от­влечённых пред­ме­тах очень серьёзно, пока не за­ме­ча­ли оба, что мы вза­им­но друг друга мо­ро­чим. Тогда, по­смот­рев зна­чи­тель­но друг другу в глаза, как де­ла­ли рим­ские ав­гу­ры, по сло­вам Ци­це­ро­на, мы на­чи­на­ли хо­хо­тать и, на­хо­хо­тав­шись, рас­хо­ди­лись до­воль­ные своим ве­че­ром.

Я лежал на ди­ва­не, устре­мив глаза в по­то­лок и за­ло­жив руки под за­ты­лок, когда Вер­нер взошёл в мою ком­на­ту. Он сел в крес­ла, по­ста­вил трость в угол, зев­нул и объ­явил, что на дворе ста­но­вит­ся жарко. Я от­ве­чал, что меня бес­по­ко­ят мухи,  — и мы оба за­мол­ча­ли.

— За­меть­те, лю­без­ный док­тор,  — ска­зал я,  — что без ду­ра­ков было бы на свете очень скуч­но!.. По­смот­ри­те, вот нас двое умных людей; мы знаем за­ра­не, что обо всём можно спо­рить до бес­ко­неч­но­сти, и по­то­му не спо­рим; мы знаем почти все со­кро­вен­ные мысли друг друга; одно слово  — для нас целая ис­то­рия; видим зерно каж­до­го на­ше­го чув­ства сквозь трой­ную обо­лоч­ку. Пе­чаль­ное нам смеш­но, смеш­ное груст­но, а во­об­ще, по прав­де, мы ко всему до­воль­но рав­но­душ­ны, кроме самих себя. Итак, раз­ме­на чувств и мыс­лей между нами не может быть: мы знаем один о дру­гом всё, что хотим знать, и знать боль­ше не хотим. Остаётся одно сред­ство: рас­ска­зы­вать но­во­сти. Ска­жи­те же мне какую-ни­будь но­вость.

Утомлённый дол­гой речью, я за­крыл глаза и зев­нул...

М. Ю. Лер­мон­тов «Герой на­ше­го вре­ме­ни»

Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Вер­нер был мал ро­стом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него ко­ро­че дру­гой, как у Бай­ро­на; в срав­не­нии с ту­ло­ви­щем го­ло­ва его ка­за­лась огром­на: он стриг во­ло­сы под гребёнку, и не­ров­но­сти его че­ре­па, об­на­ру­жен­ные таким об­ра­зом, по­ра­зи­ли бы фре­но­ло­га стран­ным спле­те­ни­ем про­ти­во­по­лож­ных на­клон­но­стей. Его ма­лень­кие чёрные глаза, все­гда бес­по­кой­ные, ста­ра­лись про­ник­нуть в ваши мысли. В его одеж­де за­мет­ны были вкус и опрят­ность; его ху­до­ща­вые, жи­ли­стые и ма­лень­кие руки кра­со­ва­лись в свет­ло-жёлтых пер­чат­ках. Его сюр­тук, гал­стук и жилет были по­сто­ян­но чёрного цвета. Молодёжь про­зва­ла его Ме­фи­сто­фе­лем; он по­ка­зы­вал, будто сер­дил­ся за это про­зва­ние, но в самом деле оно льсти­ло его са­мо­лю­бию. Мы друг друга скоро по­ня­ли и сде­ла­лись при­я­те­ля­ми, по­то­му что я к друж­бе не­спо­со­бен: из двух дру­зей все­гда один раб дру­го­го, хотя часто ни один из них в этом себе не приз­наётся; рабом я быть не могу, а по­ве­ле­вать в этом слу­чае  — труд уто­ми­тель­ный, по­то­му что надо вме­сте с этим и об­ма­ны­вать; да при­том у меня есть лакеи и день­ги! Вот как мы сде­ла­лись при­я­те­ля­ми: я встре­тил Вер­не­ра в С... среди мно­го­чис­лен­но­го и шум­но­го круга молодёжи; раз­го­вор при­нял под конец ве­че­ра фи­ло­соф­ско-ме­та­фи­зи­че­ское на­прав­ле­ние; тол­ко­ва­ли об убеж­де­ни­ях: каж­дый был убеждён в раз­ных раз­но­стях.

— Что до меня ка­са­ет­ся, то я убеждён толь­ко в одном...  — ска­зал док­тор.

— В чём это?  — спро­сил я, желая узнать мне­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рый до сих пор мол­чал.

— В том,  — от­ве­чал он,  — что рано или позд­но в одно пре­крас­ное утро я умру.

— Я бо­га­че вас, ска­зал я,  — у меня, кроме этого, есть ещё убеж­де­ние  — имен­но то, что я в один пре­гад­кий вечер имел не­сча­стие ро­дить­ся.

Все нашли, что мы го­во­рим вздор, а, право, из них никто ни­че­го умнее этого не ска­зал. С этой ми­ну­ты мы от­ли­чи­ли в толпе друг друга. Мы часто схо­ди­лись вме­сте и тол­ко­ва­ли вдвоём об от­влечённых пред­ме­тах очень серьёзно, пока не за­ме­ча­ли оба, что мы вза­им­но друг друга мо­ро­чим. Тогда, по­смот­рев зна­чи­тель­но друг другу в глаза, как де­ла­ли рим­ские ав­гу­ры, по сло­вам Ци­це­ро­на, мы на­чи­на­ли хо­хо­тать и, на­хо­хо­тав­шись, рас­хо­ди­лись до­воль­ные своим ве­че­ром.

Я лежал на ди­ва­не, устре­мив глаза в по­то­лок и за­ло­жив руки под за­ты­лок, когда Вер­нер взошёл в мою ком­на­ту. Он сел в крес­ла, по­ста­вил трость в угол, зев­нул и объ­явил, что на дворе ста­но­вит­ся жарко. Я от­ве­чал, что меня бес­по­ко­ят мухи,  — и мы оба за­мол­ча­ли.

— За­меть­те, лю­без­ный док­тор,  — ска­зал я,  — что без ду­ра­ков было бы на свете очень скуч­но!.. По­смот­ри­те, вот нас двое умных людей; мы знаем за­ра­не, что обо всём можно спо­рить до бес­ко­неч­но­сти, и по­то­му не спо­рим; мы знаем почти все со­кро­вен­ные мысли друг друга; одно слово  — для нас целая ис­то­рия; видим зерно каж­до­го на­ше­го чув­ства сквозь трой­ную обо­лоч­ку. Пе­чаль­ное нам смеш­но, смеш­ное груст­но, а во­об­ще, по прав­де, мы ко всему до­воль­но рав­но­душ­ны, кроме самих себя. Итак, раз­ме­на чувств и мыс­лей между нами не может быть: мы знаем один о дру­гом всё, что хотим знать, и знать боль­ше не хотим. Остаётся одно сред­ство: рас­ска­зы­вать но­во­сти. Ска­жи­те же мне какую-ни­будь но­вость.

Утомлённый дол­гой речью, я за­крыл глаза и зев­нул...

М. Ю. Лер­мон­тов «Герой на­ше­го вре­ме­ни»

Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Вер­нер был мал ро­стом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него ко­ро­че дру­гой, как у Бай­ро­на; в срав­не­нии с ту­ло­ви­щем го­ло­ва его ка­за­лась огром­на: он стриг во­ло­сы под гребёнку, и не­ров­но­сти его че­ре­па, об­на­ру­жен­ные таким об­ра­зом, по­ра­зи­ли бы фре­но­ло­га стран­ным спле­те­ни­ем про­ти­во­по­лож­ных на­клон­но­стей. Его ма­лень­кие чёрные глаза, все­гда бес­по­кой­ные, ста­ра­лись про­ник­нуть в ваши мысли. В его одеж­де за­мет­ны были вкус и опрят­ность; его ху­до­ща­вые, жи­ли­стые и ма­лень­кие руки кра­со­ва­лись в свет­ло-жёлтых пер­чат­ках. Его сюр­тук, гал­стук и жилет были по­сто­ян­но чёрного цвета. Молодёжь про­зва­ла его Ме­фи­сто­фе­лем; он по­ка­зы­вал, будто сер­дил­ся за это про­зва­ние, но в самом деле оно льсти­ло его са­мо­лю­бию. Мы друг друга скоро по­ня­ли и сде­ла­лись при­я­те­ля­ми, по­то­му что я к друж­бе не­спо­со­бен: из двух дру­зей все­гда один раб дру­го­го, хотя часто ни один из них в этом себе не приз­наётся; рабом я быть не могу, а по­ве­ле­вать в этом слу­чае  — труд уто­ми­тель­ный, по­то­му что надо вме­сте с этим и об­ма­ны­вать; да при­том у меня есть лакеи и день­ги! Вот как мы сде­ла­лись при­я­те­ля­ми: я встре­тил Вер­не­ра в С... среди мно­го­чис­лен­но­го и шум­но­го круга молодёжи; раз­го­вор при­нял под конец ве­че­ра фи­ло­соф­ско-ме­та­фи­зи­че­ское на­прав­ле­ние; тол­ко­ва­ли об убеж­де­ни­ях: каж­дый был убеждён в раз­ных раз­но­стях.

— Что до меня ка­са­ет­ся, то я убеждён толь­ко в одном...  — ска­зал док­тор.

— В чём это?  — спро­сил я, желая узнать мне­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рый до сих пор мол­чал.

— В том,  — от­ве­чал он,  — что рано или позд­но в одно пре­крас­ное утро я умру.

— Я бо­га­че вас, ска­зал я,  — у меня, кроме этого, есть ещё убеж­де­ние  — имен­но то, что я в один пре­гад­кий вечер имел не­сча­стие ро­дить­ся.

Все нашли, что мы го­во­рим вздор, а, право, из них никто ни­че­го умнее этого не ска­зал. С этой ми­ну­ты мы от­ли­чи­ли в толпе друг друга. Мы часто схо­ди­лись вме­сте и тол­ко­ва­ли вдвоём об от­влечённых пред­ме­тах очень серьёзно, пока не за­ме­ча­ли оба, что мы вза­им­но друг друга мо­ро­чим. Тогда, по­смот­рев зна­чи­тель­но друг другу в глаза, как де­ла­ли рим­ские ав­гу­ры, по сло­вам Ци­це­ро­на, мы на­чи­на­ли хо­хо­тать и, на­хо­хо­тав­шись, рас­хо­ди­лись до­воль­ные своим ве­че­ром.

Я лежал на ди­ва­не, устре­мив глаза в по­то­лок и за­ло­жив руки под за­ты­лок, когда Вер­нер взошёл в мою ком­на­ту. Он сел в крес­ла, по­ста­вил трость в угол, зев­нул и объ­явил, что на дворе ста­но­вит­ся жарко. Я от­ве­чал, что меня бес­по­ко­ят мухи,  — и мы оба за­мол­ча­ли.

— За­меть­те, лю­без­ный док­тор,  — ска­зал я,  — что без ду­ра­ков было бы на свете очень скуч­но!.. По­смот­ри­те, вот нас двое умных людей; мы знаем за­ра­не, что обо всём можно спо­рить до бес­ко­неч­но­сти, и по­то­му не спо­рим; мы знаем почти все со­кро­вен­ные мысли друг друга; одно слово  — для нас целая ис­то­рия; видим зерно каж­до­го на­ше­го чув­ства сквозь трой­ную обо­лоч­ку. Пе­чаль­ное нам смеш­но, смеш­ное груст­но, а во­об­ще, по прав­де, мы ко всему до­воль­но рав­но­душ­ны, кроме самих себя. Итак, раз­ме­на чувств и мыс­лей между нами не может быть: мы знаем один о дру­гом всё, что хотим знать, и знать боль­ше не хотим. Остаётся одно сред­ство: рас­ска­зы­вать но­во­сти. Ска­жи­те же мне какую-ни­будь но­вость.

Утомлённый дол­гой речью, я за­крыл глаза и зев­нул...

М. Ю. Лер­мон­тов «Герой на­ше­го вре­ме­ни»

Про­чи­тай­те при­ведённое ниже про­из­ве­де­ние и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Про­чи­тай­те при­ведённое ниже про­из­ве­де­ние и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Про­чи­тай­те при­ведённое ниже про­из­ве­де­ние и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Про­чи­тай­те при­ведённое ниже про­из­ве­де­ние и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Про­чи­тай­те при­ведённое ниже про­из­ве­де­ние и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Про­чи­тай­те при­ведённое ниже про­из­ве­де­ние и вы­пол­ни­те за­да­ние.

Про­чи­тай­те при­ведённое ниже про­из­ве­де­ние и вы­пол­ни­те за­да­ние.